Знаменитые имена
Монументальные часы – гордость города, государства, истории часового
дела. Однако человеку нужно знать время не только на городской площади,
но и в глухой деревне, в дороге, – в конце средневековья деловым
людям уже не хватало церковного колокола для размерения ритма жизни.
Мы помним: песочные и солнечные часы изготовлялись и для личного
пользования. Когда же настал черед часов механических? И мы возвращаемся
на четыре с. половиной столетия назад, чтобы познакомиться с нюрнбергским
слесарем Питером Хенлейном.
Биографических сведений о нем сохранилось мало. Кого в 1510 г.
интересовал обыкновенный слесарь, пусть даже он и умел делать часы?
Для нас это тем более обидно, что именно Хенлейн открыл в часовом
деле новую главу – главу фабрикации индивидуальных механических
часов, сперва карманных, потом наручных. Для этого нужно было догадаться,
что гирю может заменить спиральная пружина. Нюрнбергский часовщик
догадался.
Часы Хенлейна быстро стали известны по всей Европе. Их называли
«нюрнбергскими яйцами» – название, немного не отвечающее сути дела,
поскольку формой они походили не на яйцо, а на барабан. «Он делает
их из железа со множеством колесиков. Они ходят и отбивают время
в течение сорока часов. Их можно носить в кошельке», – делился своими
впечатлениями о часах Хенлейна современник, нюрнбергский географ
Иоанн Комлей. Впрочем, между «можно» и «на самом деле» имелась некоторая
дистанция: механизмы «из железа» были столь тяжелы, что кавалеры
– часы были деталью сугубо мужского туалета – носили их на груди
на цепочке, дабы четвертькилограммовый груз не оттягивал карман.
Технология производства этих сравнительно маленьких часов была
несовершенной, ходили они плоховато. Даже спустя сто лет после того,
как они были изобретены, над ними посмеивался Шекспир в «Бесплодных
усилиях любви»:
Как! я люблю? Как! я ищу жену?
Жену, что, как известно, вечно схожа
С немецкими часами: как ты их
Не заводи – идти не могут верно
И требуют поправки каждый день?! –
восклицал Бирон, вельможа короля Наваррского.
И все-таки ничто не может умалить значения свершившегося: часы
стали доступны простому человеку, они впервые лицом к лицу столкнули
его с механикой. Пусть пока приобщение выглядело чисто шапочным,
– кто знает, сколько любознательных мальчишек толкнули на занятия
техникой и наукой такие часы?
Да и не только мальчишек. Увлекся неожиданно часовым искусством
такой солидный человек, как Карл V, император Священной Римской
империи. Он чинил часы, даже конструировал самостоятельно механизмы,
крайне сердясь, что никакими усилиями» не может заставить «идти
в ногу» несколько часов (мы-то теперь знаем, что неточность хода
– неизлечимый порок шпиндельной системы, но императору, конечно,
это было не ведомо). После неудач, которые Карл V потерпел в борьбе
с Реформацией, он удалился в монастырь, где занятия часовым делом
были единственным его развлечением. Экс-император любил повторять,
глядя на разбросанные всюду инструменты и детали: «Раньше я был
всего лишь одним из смертных, а теперь я – творец». У всякой легенды
есть «двойное дно». Не раз, наверное, часовщики той эпохи находили
утешение и гордость в этих словах.
А вот уже не легенды, – подлинные истории. Бомарше и Вольтер познаменитее
всех императоров, вместе взятых, и часовщики любят вспоминать, что
эти гении мысли и пера имели отношение к их цеху.
Немецкий философ Лихтенберг заметил, что историки напрасно пытаются
представить историю как строго логическую цепь поступков и событий:
намерения лиц исторических очень часто приводили совсем не к тому
результату, о котором думали в начале предприятия. Вся жизнь Пьера
Огюста Карона Бомарше – живая иллюстрация этого парадокса.
Родившись в семье часовщика, он поначалу не думал не о чем ином,
как только превратиться из подмастерья в мастера, хозяйствовать
в наследной мастерской и поднакапливать деньгу. Да и о чем еще мог
мечтать в конце XVIII в. благонамеренный представитель третьего
сословия?
Что же касается намерений, давших результат, весьма отличный от
планируемого, то все началось с изобретения. Юный Пьер Огюст усовершенствовал
механизм маятниковых часов. Точнее, тот узел, от которого зависит
легкость качания маятника и надежность хода всей системы. Но действительно
ли изобретено нечто стоящее? Бомарше отправился к господину Лепоту,
почтенному члену Парижского цеха часовщиков. И произошло то, чего
вполне можно было ожидать: «консультант» воспользовался неопытностью
подмастерья и присвоил себе удачную новинку. Бомарше не побоялся
затеять против влиятельного Лепота судебный процесс, произнес на
нем блестящую, изумительно остроумную речь – и выиграл дело. Имя
никому не известного юноши сразу привлекло внимание. Ничто не ценилось
в бездумную эпоху Людовика XV так, как острая шутка. Завязались
знакомства с аристократами, последовало приглашение во дворец, и
– неслыханная удача! – бывший часовщик становится учителем музыки,
дает дочерям короля уроки игры на арфе, ибо среди прочих талантов
он имел еще и талант музыканта. Словом, история вполне в духе его
будущих комедий.
Пригодились и способности часовых дел мастера. Бомарше преподносит
королевской фаворитке маркизе Помпадур перстень, в который искусно
вделаны часы собственной работы. Маркизе доставляет особенное удовольствие
маленькая деталь: часы заводятся не ключиком, а вращением ободка
циферблата. Даже сейчас такие часы не слишком распространены, –
легко представить, какое любопытство возбуждала изящная игрушка
тогда. Карьера начата стремительно и удачливо. Выгодная женитьба,
потом другая, потом щекотливое дипломатическое поручение, с которым
сановник Бомарше отправляется в Испанию, где блестяще его выполняет,
попутно очаровав общество неиссякаемым весельем и редким остроумием.
Каждая его пьеса – событие театральной жизни Франции, его имя известно
всем. И когда придворные пытаются язвительно намекнуть, что он выскочка,
парвеню, и на светском рауте просят починить якобы остановившиеся
часы, бывший часовщик Бомарше позволяет себе ответную, далеко не
невинную шутку: намеренно роняет дорогой механизм на паркет и сокрушенно
разводит руками, извиняясь за неловкость. Знаменитый драматург больше
не вспоминает о верстаке часовщика.
А для великого Вольтера занятие часовым делом – это то, что мы
сейчас назвали бы хобби. Оно подстерегло писателя в Швейцарии, в
Фернее, куда он уехал от преследований королевской власти. Там он
приютил несколько семей часовщиков, бежавших из Женевы, как и он,
от преследования властей, увы, республиканских. Мастеровой человек
не любит сидеть в безделье. В Фернее наладилась своего рода мануфактура.
А гений – всегда гений. И Вольтер, дотоле не помышлявший о коммерции,
развернул дело основательно, с размахом.
Прежде всего он позаботился о сбыте. Он отправил в Париж своей
приятельнице графине де-Шуазель несколько штук часов. На войне все
средства хороши, – и он, посмеиваясь, упаковывает в коробку часы
с портретом короля Людовика XV, и еще одни – с портретом наследного
принца, будущего Людовика XVI. Пусть думают, что он хочет подольститься,
и не мешают торговле...
Полетели письма к французским дипломатам во все европейские столицы:
не согласятся ли они пропагандировать эти изящные фернейские игрушки
среди своих знакомых? К посланиям прилагались образцы продукции.
Одни часы комиссионер мог взять себе бесплатно за услуги. Это была
первая в истории рекламная кампания в стиле нынешнего «маркетинга».
Часы из Фернея разошлись по всей Европе, попали даже ко двору китайского
императора.
А как оперативно откликалась мануфактура на технические новинки!
Едва появилось какое-нибудь изобретение, делающее часы более удобными
и привлекательными, – пожалуйста, оно уже в фернейских часах. Даже
в наш век стремительного технического прогресса десять лет на «внедрение»
– пустяк. А Вольтер писал в 1771 г., спустя десятилетие после
изобретения секундной стрелки, испанскому послу в Париже графу дуранде:
«Если вы пожелаете украсить пальчик какой-нибудь знатной испанки
часами в кольце, с репетицией, секундной стрелкой и боем каждые
четверть и полчаса, с украшением из бриллиантов, вы их получите
в моей деревушке... Я это говорю не хвастая». Были среди фернейских
часов и часы с календарем, и часы на браслете, – мануфактура процветала,
оборотный капитал ее достигал полумиллиона франков в год, по нынешним
временам около двухсот тысяч золотых рублей.
Правда, качество тогдашних механизмов оставляло желать много лучшего,
и современник Вольтера драматург Себастьян Шамфор справедливо жаловался:
«Самые неточные – это часы с репетицией, особенно если у них есть
минутная стрелка; ну, а если они еще показывают дни недели и месяцы
года, то поломкам нет конца».
Но я привел его высказывание не для того, чтобы опорочить торговую
деятельность автора «Орлеанской девственницы», а чтобы еще раз показать,
каких высот достигло в конце XVIII в. часовое мастерство: секундник,
бой, календарь – достижения нынешних часовых заводов оказываются
с почтеннейшей бородой!..
Собственноручно сделанные часы были в ту пору своеобразным дипломом
на звание мастера не только по механическим работам, но и по математике,
физике и астрономии. Всеми этими науками в той или иной степени
должен был владеть тогдашний часовщик, чтобы самостоятельно рассчитывать
колесные системы, периоды колебаний маятника, выбирать материалы
для деталей, настраивать куранты и создавать указатели положения
Солнца и планет.
С часов должен был начать и наш замечательный механик и изобретатель
Иван Петрович Кулибин, современник Бомарше и Вольтера.
Первое о нем печатное известие мы находим в «Опыте исторического
словаря о российских писателях», изданном знаменитым просветителем
и демократом Н.Н. Новиковым в 1772 г. При чем здесь писатели?
Оказывается, Кулибин занимался поэзией, и хотя стихи его нельзя
назвать выдающимися, он все-таки был заметен на общем фоне тогдашней
литературы. Новиков не покривил душой, поместив его биографию в
одном ряду с жизнеописаниями Кантемира, Ломоносова и Сумарокова.
Издатель словаря не забывает и о деятельности поэта в области техники:
«...по врожденной склонности хаживал всегда рассматривать колокольные
часы, а на 17 году своей жизни выпросил у соседа своего стенные
деревянные часы, и старанием дошел до того, что по некотором времени,
без всяких нужных к тому орудий сделал им подобные. После того быв
по случаю в Москве, ходил к часовому мастеру и рассматривал ход
часов стенных... По приезде в дом... сделал стенные деревянные часы
с кокушкою, гораздо исправнее первых; потом делал медные и стенные
часы, починивал карманные, и стенные с курантами».
«А когда удалось ему поправить английские столовые часы с репетицию,
слава его распространилась в городе (Нижнем Новгороде. – В. Д.),
и все начали отдавать ему часы в починку, не имея более нужды посылать
их в Москву», – продолжает спустя полвека рассказ о Кулибине популяризатор
науки и техники журналист Павел Свиньин.
Авторитет Кулибина как механика был тем более значителен, что он
занимался не только часами: электрическая машина, телескоп, микроскоп,
подзорные трубы – все, за что он ни брался, выходило отменного качества.
Его незаурядное мастерство отразилось и в том договоре, который
он заключил с нижегородским купцом М, А. Костроминым в 1764 г.:
Костромин содержит всю семью Кулибина и платит жалованье подмастерью,
дает деньги на материалы и инструмент, а Кулибин делает для «матушки-государыни»
Екатерины II редкостные часы «величиной в среднее гусиное яйцо».
Мастер начал готовить для себя небывалые инструменты: в часах должно
было быть более тысячи деталей, одна меньше другой (пригодился собственноручно
сделанный микроскоп!). Три года продолжался поединок с непокорным
металлом. Победил человек. В конструкции было сконцентрировано буквально
все из того обширного набора возможностей, каким располагало тогда
часовое искусство.
«В исходе каждого часа отворялись в середине оных (часов) двери
и представлялся великолепный чертог, в котором поставлен гроб господень
с дверью, заваленной тяжелым камнем. Через полминуты являлся в чертогах
ангел, камень от дверей отваливался, двери разрушались, стражи падали
ниц, и через полминуты приближались к ангелу две жены мироносицы
(фигурки вылиты им самим из серебра и золота), а между тем в часах
слышалась гармония известного напева: «Христос воскресе из мертвых,
смертию смерть поправ и сущим во гробах живот даровав». По троекратном
повторении оного, двери затворялись. Таким образом стих сей повторялся
перед каждым часом, начиная с осьми часов пополуночи и до 4 пополудни,
а в остальные часы заменялся другим, а именно: «Воскрес Иисус от
гроба, яко же прорече, даде нам живот вечный и велию милость», который
игрался только по одному разу перед каждым часом. Сверх того всякий
раз по пробитии 12-ти часов в полдень часы играли прекрасную музыку,
им положенную на слова им же самим сочиненной кантаты на прибытие
Екатерины в Нижний Новгород 1767 года майя 22-го... Всякую из сих
трех музык можно было пустить по произволу, помощью стрелок. Кроме
того, они били часы и каждую четверть», – писал в «Отечественных
записках» Свиньин.
Какими же удивительными способностями обладал мастер, ухитрившийся
спрятать в корпусе часов девять программных механизмов, не считая
самой колесной системы привода стрелок! Императрица была поражена.
Она назначила Кулибина «при Академии Наук иметь главное смотрение
над механическими и оптическими мастерскими, чтобы все работы с
успехом и порядочно производимы были, и делать нескрытное показание
академическим художникам (мастерам. – В. Д.) во всем том, в
чем сам он искусен».
Изобретатель получил должность, жалованье, а главное – возможность
заниматься своей любимой механикой. И часами, для которых он изобрел,
в частности, оригинальный способ защиты от влияний температуры –
способ, по свидетельству Большой советской энциклопедии, «сохранивший
практический интерес». Он давал консультации другим часовщикам,
строил свои собственные механизмы (с календарем дней, недель, месяцев
и указателем фаз Луны), разработал проект башенных часов.
Но это лишь эпизод из его неутомимой изобретательской деятельности.
Кулибин освещает темные переходы царскосельского дворца с помощью
зеркал, строит невиданной величины водяные мельницы, предлагает
желающим кататься на его «самокатной тележке», изобретает прожектор,
лифт, оптический телеграф, протез ноги для увечных воинов (какой-то
предприимчивый делец украл у Кулибина идею конструкции, организовал
производство во Франции и разбогател), разрабатывает проекты необычайного
по смелости одноарочного моста через Неву («...моста из 12000 брусков
и 50 000 винтов и скобок – и любой мог быть вынут для починки, не
затрагивая прочности») и судна, которое «ходило противу воды, помощью
той же воды, без всякой посторонней силы».
При этом он еще находит время устраивать фейерверки, чинить механические
игрушки (в том числе знаменитые часы «Золотой павлин», которые Потемкин
купил для Екатерины в Англии испорченными, – ими сейчас любуются
посетители Эрмитажа), разрабатывать новые методы расчета мостовых
ферм, новую технологию шлифовки стекол для микроскопов и телескопов.
Да еще руководит механической мастерской Академии, которая только
называлась мастерской, а на самом деле была первым в России предприятием
точного приборостроения, где выпускались «математические, физические,
гидравлические, астрономические инструменты и разного рода часы»
для нужд не только Академии наук, но армии и флота. Снабжала мастерская
приборами и «отправленные экспедиции для открытий», в том числе
и экспедицию Г.И. Шелихова, основавшего в 1784 г. первое
русское поселение на Аляске. (Прожектор Кулибина, который Шелихов
взял с собой, оказал неожиданную услугу экспедиции. Когда отношения
с местными жителями внезапно обострились, Шелихов велел поднять
огонь ночью на мачте: испуганные туземцы-солнцепоклонники признали
пришельцев детьми Солнца, и конфликт прекратился.)
...Уволенный по старости от заведования мастерской; Кулибин умер
в Нижнем Новгороде забытым и почти нищим. Деньги на его похороны
собирали по подписке...
|
